Эмми

[evergreen-lamp]

Название: Эмми
Автор: Priestess of Moon
Рейтинг: PG-13
Жанр: роман
Размер: max
Статус: не окончен, выкладывать буду по требованию
Краткое описание: Я постаралась изобразить историю девушки, на которую очень сильно повлияли события прошлого. Написан текст ещё не до конца, но я попытаюсь отразить её, можно сказать, восстановление. Путь банальный "через любовь", но всё же...

Глава 1.
Последние дни моей жизни, что я подарила тебе.

Всё началось не пять лет назад, как думали многие. Всё началось гораздо раньше, когда взрослой женщине, отчаянно пытавшейся убежать от реальности, было всего десять лет.
Она жила в небольшом городке, с любящими родителями. Её жизнь казалась ей счастливой, а семья – нерушимой. А сама она казалась себе самой нужной дочерью в мире.
Её мать работала на заводе, единственном предприятии города, которое даже уборщицам давало довольно высокую зарплату, хотя и устроиться туда было почти невозможно даже той же уборщицей. Она возглавляла какой-то отдел, сейчас уже трудно было вспомнить, какой. Отец был адвокатом на том же предприятии. Там же они и познакомились. Благодаря этому заводу на свет и появилась она.
Была просторная трёхкомнатная квартира в центре города, а в квартире жили ещё немецкая овчарка Лиззи и кот Хвост. Она совсем не помнила, как они выглядели, но почему-то помнила, что Хвоста назвали так, потому что он никогда не отходил от неё, даже по утрам старался убежать из дому, когда она уходила в школу. Папа смеялся и говорил: «Вот теперь и у тебя есть хвостик». Мама тоже смеялась.
А ещё были друзья. Может быть, даже просто приятели, но она общалась с ними. После школы всегда лазили где-то, отчего она приходила домой вся грязная, с травой и каким-то мусором в волосах, расцарапанная. Её часто ругали с неизменным: «Девочка не должна вести себя как мальчишка». В основном это говорила мама, папа вставал на сторону дочери, утверждая, что пока что ей можно. Мама проигрывала спор, но уговаривала папу оставить дочь без сладкого, потому что всё равно нельзя ходить по городу такой грязной. И обычно папа соглашался. После этого она несколько дней приходила домой чистенькая – ну, может, не совсем – и аккуратненькая, но потом всё начиналось сначала.
Но даже когда её ругали, оставляли без сладкого, легко шлёпали за провинность и били по губам за неприличное слово, она знала, она была уверена в том, что её любят. Её уверенность не могло поколебать ничто.
Но всё исчезло в один момент. Жизнь перестала быть радостной, семья разрушилась, а она почувствовала себя самым ненужным человеком. Её отец хладнокровно ушёл из семьи, а мать также хладнокровно ушла из жизни. Ни один из них и не задумался о десятилетней девочке, которая стала сильнее, но так и осталась хрупкой.
Впоследствии она будет ненавидеть их, их обоих, но тогда она лишь плакала и не понимала ничего. Каждый раз, просыпаясь после очередного кошмара, она убеждала себя, что это всего лишь ложь, и всего через несколько минут понимала, что это всего лишь правда.
Её отца не нашли, и на воспитание отдали двоюродной тётке, которая восприняла всё чересчур ответственно. Она сильно волновалась из-за, как ей казалось, нарушенной психики своей племянницы. Сейчас с трудом припоминались кабинеты психиатров, которые к четырнадцати годам она возненавидела и так и сказала тётке.
Дальше она считала свою жизнь лишь способностью вырваться из всего этого ужаса, что её окружал. Она считала, что должна сделать это одна. Ей никто не был нужен, даже вроде как любящая её тётушка.
Всё это было кошмаром. А тогда это считалось нормальным. Даже естественным. Сейчас же она видела, каким это было кошмаром. И она жила в этом кошмаре, жила в нём с десяти лет. И, кажется, продолжает жить до сих пор.

***
Эмми сидела, положив руки на колени, как чинная молодая девушка. Её взгляд был холоден и ничего не выражал. Она не шевелилась, и даже казалось, что и не моргала.
–Не молчи, Эмми! – раздражённо сказала мисс Солт. – Ты должна что-то сказать!
–Что?
–Хоть что-нибудь, чтобы хоть как-то оправдаться.
–Мне незачем оправдываться, тётя. Я не думаю, что я поступила как-то неправильно.
–Год назад я пообещала, что ты никогда больше не переступишь порог кабинета психиатра. Но, Эмми, ты вынуждаешь меня.
–Я вполне нормальна, – в голосе девушки промелькнуло раздражение. Мисс Солт почувствовала облегчение.
–Пойми, ты ведёшь себя… ну… не так, как другие подростки твоего возраста.
Эмми подняла на неё глаза и ответила:
–Если я отличаюсь от своих сверстников, это ещё не значит, что я сумасшедшая.
–Я это не говорила, – тётя почувствовала, что всё начинается сначала.
–Ты всегда это думаешь. Я понимаю, почему ты тащила меня к психиатрам тогда, но не понимаю, зачем это надо было продолжать.
Мисс Солт задумчиво взглянула на свою племянницу.
–Потому что стресс, что ты перенесла, мог серьёзно отразиться на твоей психике.
–Но я нормальна, – Эмми отчеканила это.
«Это тебе так кажется» – с горечью подумала мисс Солт, но, естественно, не сказала этого вслух.
–Эмми, детка, я просто волнуюсь за тебя. Тебе пятнадцать лет, в конце концов. Но я не знаю, сколько тебе лет!
Эмми слегка склонила голову, слегка улыбнулась, слегка оживилась. Всё слегка, всё ненадолго. Вот она снова сидит, непроницаемая, как стена.
–Думаю, тётя, всё это напрасно. Позволь мне жить своей жизнью, хорошо?
–Разве я когда-нибудь тебе не давала так жить.
–Не знаю, – Эмми пожала плечами и на её губах мелькнула пустая улыбка.
Солт почувствовала отчаяние. Эта девочка вселяла в неё тревогу. Постоянно. Солт хорошо помнила того ребёнка, с большими зелёными глазами, в которых постоянно стояли слёзы. Потом слёзы высохли. И не появлялись никогда. Даже когда во дворе девочка упала и сломала руку, она не заплакала. Просто сидела, мрачно насупившись, и отворачивалась, скривившись, от людей, которые подбежали к ней на помощь с вопросом: «Всё в порядке?». Уже тогда пополз слух о ненормальности Эмми, правда, он тут же исчез, потому что каким-то образом жители дома прознали о том, каким образом Эмми стала жить со своей двоюродной тётей.
Мисс Солт было искренне жаль девочку с того самого момента, когда она родилась. Но теперь ей было ещё больше жаль девочку, что сидела прямо перед ней. Девочку, которая разочаровалась в детстве, в мире и в существовании прочного счастья. И самое ужасное, Солт не могла ей объяснить, не раздирая рану, что нельзя так существовать. Да и слушать Эмми просто не желала, с одиннадцати лет твердя: «Позволь мне жить своей жизнью».
–Ты не должна себя так вести, отдаляться от мира, – осторожно сказала тётя. Она никогда не оставляла свои попытки спасти Эмми. – Потом тебе будет очень плохо, ты будешь одна.
–А если я хочу быть одна?
–Подростки склонны к максимализму. Через несколько лет ты поймёшь, как была неправа. И если тогда будет не поздно что-либо менять…
–Тебе вредно читать «Psychology», – сказала Эмми. – Ты понимаешь всё абсолютно неправильно.
–А как я должна понимать? – насторожилась Солт, надеясь, что Эмми хоть что-то скажет.
Эмми вновь улыбнулась. При желании можно было назвать эту улыбку загадочной, но мисс Солт она казалась безумной.
–Ты мне ответишь, Эмми?
Эмми вновь улыбнулась.
–Прекрати! Прекрати немедленно! – не выдержала Солт.
–Что? – Эмми смотрела на тётю невинным взглядом, но Солт была готова поклясться, что на дне этих пустых глаз было веселье, насмешка.
Солт не ответила Эмми. Она долго смотрела на неё, не зная, что сказать. Потом спросила:
–Почему у тебя нет друзей, Эмми?
Она спросила просто так, Солт и без того знала причину. Но ей стало вдруг интересно, что ей ответит Эмми. Или снова ответит своей безумной улыбкой.
Но Эмми ответила:
–Потому что я нелюдимая, странная и, кажется, немного сумасшедшая. Не беспокойся, тётя, это я не про себя, это так про меня говорят в классе. Впрочем, меня это не волнует, я учусь в два раза лучше, чем все они вместе взятые.
Что правда, то правда. Эмми никогда не старалась учиться. Нет, она прилежно выполняла домашние работы, учила материал, но никогда не проявляла активность в классе, и ей было всё равно, какую оценку она получит, хотя она всё равно получала пять. Солт предполагала, что за учебниками Эмми «прячется». В одной статье в «Psychology» так и было написано, что «чрезмерное увлечение чем-то без особого интереса – самый отличительный признак человека, скрывающегося от реальности».
–Но, может, постараться, – Солт сделала свой голос мягким и ненастойчивым, – пообщаться? Это просто полезно для развития, если хочешь знать.
–Думаю, ты права, тётя. Но я успею пообщаться. У меня ещё целая жизнь впереди.
–Которую ты буквально вышвыриваешь в канаву, – тут же возразила Солт.
Эмми слегка поморщилась:
–Ты сильно преувеличиваешь.
–Тебе пятнадцать лет, но у тебя ум взрослее, чем даже у шестнадцатилетних и семнадцатилетних девушек. Тут я тоже преувеличиваю?
–Не думаю, – Эмми довольно улыбнулась.
–И я разговариваю с тобой, как со взрослой. И поэтому я говорю, ты выбрасываешь жизнь в канаву, – отчеканила Солт.
–Не вижу связи. Ты нелогична.
–Просто тебе не нравится, когда я говорю о твоей жизни. Но тебе и не нравится, когда я говорю с тобой, как с ребёнком.
–Говори со мной, как с взрослым человеком, но не о моей якобы загубленной или почти загубленной жизни, хорошо?
Солт ничего не ответила.
Эмми встала.
–У меня нет желания продолжать наш разговор. Мне пора учить историю, завтра контрольная.
–Кстати, как сегодня в школе? – спросила Солт.
–Нормально.
Эмми почти вышла из кухни, поэтому бросила ответ через плечо, не останавливаясь.
–А оценки? – быстро спросила Солт.
–Сегодня меня не спрашивали, – сказала Эмми.
Через несколько секунд раздался щелчок замка: Эмми снова отгородилась от реального мира.
Солт почувствовала что-то похожее на отчаяние. Каждый раз после подобных разговоров она решительно думала сводить Эмми к психиатру, но уже спустя несколько минут понимала, что психиатр не поможет. Если он не помог раньше, когда всё ещё не было так тяжело, то не поможет и сейчас. А возможно – Солт было страшно представить это, но такие мысли всё чаще и чаще лезли ей в голову – она сама виновата в том, какая Эмми сейчас. Водя её по психиатрам, она вполне могла внушить десятилетней девочке, что она сошла с ума. И теперь Эмми просто поддерживает это.
«Нет, нет, это временно. Ещё годик, может два, и Эмми будет нормальной. Всё образуется. В конце концов, хоть когда-нибудь она влюбится. А любовь лечит» – сказала себе Солт.
А в жилах Эмми течёт кровь Линды. Это тоже могло сыграть свою роль.
Да к чему все эти отговорки!
Солт встала со стула, достала с полки кастрюлю и набрала в неё воды. Сегодня на ужин будут обычные макароны.

Обычно, запершись в комнате, Эмми некоторое время сидела на кровати, словно пытаясь собраться с мыслями. Почти так оно и было. Эмми не любила таких разговоров с тётей. Она никогда не говорила ей, но после этих разговоров, которые, к счастью, происходили не часто, в голове Эмми вспыхивали воспоминания.
Это были самые страшные воспоминания из всех, что могли бы быть. Одно воспоминание заставляло недоумевать и мучиться, а второе просто пугало, отталкивало.
Эмми хорошо помнила, как вернулась со школы. Она была вся грязная, и поэтому обрадовалась, обнаружив, что дома никого нет. Она быстро сняла мокрую от дождя куртку, швырнула её на папину и быстро убежала в ванную. Провозилась она там довольно долго, потому что неизвестно откуда на её щеке оказался след от смолы, поэтому девочка провела много времени, усердно оттирая смолу пемзой. Потом, удовлетворённо посмотрев на красную, но чистую, щеку, девочка выбежала из ванной. Она любила быть дома одной, когда из холодильника можно брать всё, что угодно. Главное, потом вовремя замаскировать следы своего незаконного вторжения.
Эмми пошла на кухню, отбрыкиваясь от вертевшегося вокруг неё Хвоста. Лиззи почему-то не было рядом, хотя обычно она тоже некоторое время вертелась рядом с только пришедшим. Но Эмми по этому поводу не особо волновалась.
Она открыла холодильник, достала оттуда палку колбасы и начала быстро, опасаясь, что может вернуться папа или мама, стала резать её. Некоторые, не маленькие кусочки, падали под лапы Хвоста, которые проглатывал их зараз и умиленно просил ещё.
–Нет, Хвост, я так на тебя полколбасы переведу, – прошептала ему Эмми, убирая колбасу обратно в холодильник, пока упитанный кот с лоснящейся блестящей шерстью тёрся ей об ноги.
Девочка сделала себе бутерброд, положив на небольшой кусочек хлеба около десяти кусков колбасы. Положив его на тарелку – мама очень сердилась, если обнаруживала на диване крошки – Эмми вошла в гостиную, включила телевизор и удобно устроилась на диване, прижимая тарелку к груди, а бутерброд держа в руках.
Мультфильм, который шёл по телевизору, был смешной. В какой-то момент, почти готовая укусить бутерброд Эмми не удержалась и засмеялась над весёлым моментом и уронила бутерброд прямо жирной колбасой на диван. В первый момент девочка перепугалась, представив рассерженные лица родителей. Она наскоро сложила остатки бутерброда на тарелку, убрала её на журнальный столик и побежала за тряпкой, решив замыть жирные пятна. На мокрое пятно можно сказать, что случайно пролила воду, а жирные пятна пройдут. Мама же как-то раньше оттирала жирные пятна.
Наконец, вместо нескольких жирных пятен не больше ногтя в диаметре образовалось большое мокрое пятно. Эмми вздохнула, решила, что и так сойдёт, и потянулась к столику, чтобы взять тарелку и продолжить смотреть телевизор. Но тут она заметила листок бумаги, исписанный папиным почерком. Эмми стало любопытно и, хотя её не раз предупреждали, что читать чужие записки нельзя, она всё же взяла листок.
«Может там обычная папина рабочая ерунда, которую я не понимаю, – сказала сама себе девочка, – тем более, я положу листок на место, папа даже не заметит, что его брали в руки»
И Эмми начала читать:
«Возможно, это подло с моей стороны, но я уже не могу. Я ухожу от тебя, Линда. Даже не думай меня искать, мне уже всё надоело. Я оставил в шкафу деньги, ты знаешь где. И ежемесячно буду присылать ещё, для Эмми. Но даже не рассчитывай увидеть меня. Прощай. Передай Эмми, что я люблю её.
Ройл»
Эмми нахмурилась, не слишком вникая ещё в текст. Ройл – это её папа. Линда – её мама. «Я ухожу от тебя, Линда». «Даже не рассчитывай увидеть меня». «Прощай». «Передай Эмми, что я люблю её».
Что это всё значит?
Тут руки её задрожали, одновременно, как в мозгу появилась мысль, жгущая и яркая: «Папа ушёл от нас!».
И Эмми зарыдала в голос.
Она хорошо помнила, как ей стало тогда больно. Ей до сих пор было больно, когда она вспоминала об этом.
Когда в комнату вошла мама, Эмми всё ещё рыдала, сжимая записку. Она не услышала, не увидела, а скорей почувствовала, что мама в комнате.
–Мама! Мама! – Эмми соскочила с дивана и бросилась в объятия к своей маме, уткнувшись лицом в её мокрое пальто. Мама даже не сняла сапоги, с них на светлый палас стекала грязь. – Это правда? Это правда?
Мама присела рядом с ней, так, чтобы их лица оказались на одном уровне. Её глаза были страшно-пусты, и Эмми, чтобы не видеть их, уткнулась ей в плечо.
–Дай мне записку, Эмми, – хрипло попросила её мама. – Дай мне её!
Эмми, не прекращая всхлипывать, на ощупь дала в её в руки записку. Она слышала мамино бормотание, повторявшее слова, написанные папой, и плакала сильнее. Потом послышался звук разрываемой бумаги, и краем глаза Эмми увидела обрывки бумаги, намокшие в грязной лужице от маминых сапог.
–Мы это переживём, – мама крепко обняла дочь. – Мы это переживём. Мы это переживём. Мы это переживём.
С каждым разом её голос становился всё яростней и яростней, но Эмми почти не слышала это.
Прошло несколько дней. Эмми продолжала ходить в школу. Но мама не ходила на работу, она даже ничего не делала в доме, даже не заметила мокрого пятна на диване, а когда оно высохло, и жирных пятен. Она даже не замечала Эмми, животных и вспоминала о них, лишь когда они сами о себе напоминали. Гулять с Лиззи – раньше это делала мама – приходилось Эмми. По непонятной причине Лиззи рычала на маму и близко не подпускала её к себе, да и мама не стремилась к ней подходить. Сколько Эмми не объясняла Лиззи, что мама не виновата в том, что папа ушёл, Лиззи продолжала рычать, чуть ли не кидаться на маму.
За эти два дня все домашние заботы упали на Эмми. В основном это она ухаживала за животными, кое-как следила за порядком в квартире, жарила яичницу с сосисками, потому что больше ничего не умела готовить, а мама не готовила вообще, заставляла маму есть. Но мама не ела и часто плакала. Эмми не знала, что делать и тоже начинала плакать. Иногда, когда мама лежала на диване, а у изголовья стояла бутылка чего-нибудь спиртного – единственное, за чем её мама ходила в магазин, потому что закупку продуктов теперь тоже делала Эмми – она не плакала, а звала к себе Эмми, крепко её обнимала и говорила:
–Что же я наделала! Что же я наделала, моя малютка-Эмми. Я должна была всё объяснить, а что же я наделала!
Эмми не понимала, о чём она, но боялась спрашивать. В конце концов, когда прошло уже пять дней, Эмми решила не ходить в школу, чтобы поухаживать за мамой. Она боялась, что мама не сможет придти в себя.
Два дня она была рядом с ней, помогала ей, готовила ей еду, всё ту же яичницу, иногда макароны быстрого приготовления, иногда заставляла есть фаст-фуды, купленные в небольшом ларьке. Она включала телевизор, на любую программу, и заставляла маму обсуждать ей с ней. Она приносила всяческие настольные игры, в которые они любили играть. Мама играла в них, мама смотрела телевизор, мама разговаривала с Эмми, но всё это длилось недолго. Потом она как будто выдыхалась, замыкалась и даже Эмми не могла разбудить её.
По вечерам, укладывая маму спать, Эмми говорила ей:
–Не волнуйся, мамочка! Я найду папу, обязательно! Я поговорю с ним и попрошу его вернуться. А может он сам позвонит нам, ведь он любит тебя и меня. Он соскучится и позвонит, вот увидишь.
Мама ничего не отвечала. Она даже перестала желать ей спокойной ночи, теперь она просто отворачивалась к стенке.
Эмми же искренне верила, что папа может позвонить. Она кидалась к каждому телефонному звонку, надеясь, что это всё же он. И очень сильно разочаровывалась, услышав в трубке чужой голос. Голоса спрашивали разное, а те, которые спрашивали, что с мамой, почему она не появляется на работе – а некоторые женские голоса спрашивали про какой-то клуб – получали ответ: мама больна.
Эмми теряла надежду. Прошла почти неделя, а маме, как ей казалось, становилось только хуже. Эмми не позволяла себе плакать в её присутствии, уверенная, что из-за неё мама может тоже расплакаться. Но ночью, уложив маму спать и запершись в своей комнате, она плакала и сквозь слёзы бормотала:
–Папочка, вернись, пожалуйста! Ты очень нужен маме… Ты очень нужен мне…
Но проходили дни, а папа не звонил. Из знакомых голосов звонила только учительница из школы, поинтересовавшаяся, почему Эмми пропускает школу. Эмми сделала больной голос и сказала, что заболела.
–А где твоя мама? Позови её к телефону, – насторожилась учительница.
–Она ушла в аптеку, за лекарствами, – солгала Эмми.
–Хорошо, когда она придёт, скажи, чтобы позвонила мне.
–Обязательно, – сказала Эмми.
Когда учительница положила трубку, девочка отключила телефон. Папа не позвонит. Папа напишет. А так могут быть неприятности.
И Эмми пошла к маме, чтобы поговорить с ней. Она взяла с собой Хвоста, так как где-то слышала, что кошки успокаивают и положительно действуют на людей. Поэтому несколько раз в день она заставляла маму гладить Хвоста.
–Мамочка, ты как себя чувствуешь? – бодро спросила Эмми, с трудом удерживая в руках вырывающегося кота.
Мама стояла у шкафа. Услышав голос дочери, она повернулась и улыбнулась ей. Эмми ощутила счастье: мамины глаза впервые жизненно блестели, на щеках был румянец, она улыбалась не вымученно, а легко и свободно.
–Девочка моя, подойди ко мне, – голос мамы звучал ласково.
Эмми вприпрыжку подбежала к ней.
–Ты уже выздоровела, да, мама? – спросила она.
–Да.
–Ой, как здорово! – Эмми счастливо засмеялась. – Значит, всё будет как прежде?
Мама не ответила ей, она протянула девочке деньги и сказала:
–У меня сегодня великолепное настроение. Так что держи деньги и езжай на карусели. Отдохни, повеселись.
–А ты? – Эмми чуть-чуть погрустнела.
–А я чуть попозже тоже приеду туда. Я тебя обязательно там найду. Ну, а если не приеду, не обижайся и не расстраивайся. Завтра мы точно сходим туда вместе, обещаю. А ещё сходим вместе в кино.
–Обещаешь? – Эмми никогда не чувствовала себя настолько счастливой.
–Обещаю. Держи, – мама сунула ей в руки деньги и нежно поцеловала дочь в щёку. – Иди, переоденься.
–Хорошо! – крикнула Эмми, уже выбегая из комнаты.
Она забежала в детскую, вся полная счастья. В шкафу она нашла одно из своих самых нарядных платьев и надела его. Эмми покружилась перед зеркалом, потом подскочила к Хвосту, преданно прибежавшему за ней, подняла его и закружила в воздухе. Не привыкший к такому обращению, кот поджал уши и удивлённо вертел головой.
–Хвост, я так рада! – Эмми прижала его к себе, чувствуя, как кружится голова.
Кот обнял её своими мягкими лапками и замурлыкал, а потом смешно хрюкнул, когда девочка поставила его на пол, заставив её рассмеяться.
–Я так рада, – повторила она.
Она выбежала из комнаты, забежала в гостиную и крикнула:
–Я убежала! Я тебя люблю, мамочка!
–Я тоже… – ответила мама, улыбаясь.
Эмми подбежала к двери и начала мучиться с тугим замком, открывая. Лиззи, сидевшая рядом с обувной полкой, тихо зарычала.
–Ты что, Лиззи? – удивилась Эмми, поворачиваясь к овчарке.
Лиззи снова издала рычание, встала и подошла к девочке, уткнувшись носом в её живот. Глаза, смотревшие снизу, словно умоляли хозяйку не уходить. Эмми погладила собаку.
–Я вернусь, Лиззи. Я не навсегда, не волнуйся.
Лиззи снова тихо зарычала.
–Честно, Лиззи, я ненадолго. Всего на пару часиков.
Она ещё раз погладила овчарку, открыла замок и выскочила на лестничную площадку.
Никогда, за последние две недели, Эмми не чувствовала себя такой счастливой. Вначале она не хотела идти на карусели, но потом вспомнила, что мама может придти туда, и всё-таки поехала. И там, сменяя одну карусель другой, одно съеденное мороженное другим, она и не заметила, как пролетело время, и закончились деньги. Эмми так и не встретила маму, поэтому она спокойно решила вернуться домой. Она даже подумала, что без взрослых на каруселях ещё интересней, ещё свободней. Но завтра она будет тут с мамой, а это будет ещё интересней. А ещё они завтра пойдут в кино!
Девочка добежала до автобусной остановки и влезла в первый же автобус, идущий в нужном ей направлении. Уже почти темнело, а темнеть начинало позже, потому что была уже почти середина осени. В автобусе было много людей, но никто не обращал внимания на счастливую десятилетнюю девочку, в платье, перемазанном мороженным, да и личико которой тоже свидетельствовало о бывшем когда-то в её руках шоколадном мороженом.
Ехала в автобусе Эмми всегда очень внимательно, потому что боялась пропустить свою остановку. Ей всё время казалось, что автобус свернёт не туда или не остановится на её остановке. Поэтому, едва она подмечала знакомые места, говорившие, что уже скоро ей надо будет выходить, Эмми начинала пробираться к выходу, особенно когда автобус был переполнен: тогда был ещё страх, что она просто не успеет протиснуться и автобус уже уедет.
Но, как всегда, автобус остановился на её остановке, а Эмми успела выйти до того, как он уедет. От остановки до дома было меньше минуты, а девочка ещё и уменьшила время, пробежав до дома.
В окнах их квартиры свет не горел, но её это не взволновало. Девочка даже не задумалась об этом. Она поднялась на третий этаж, открыла двери квартиры. К ней навстречу подбежала Лиззи, жалобно скуля.
–Глупышка, я же вернулась. Я обещала, я вернулась! – весело сказала ей Эмми и потянулась, чтобы приласкать изволновавшуюся собаку.
Но Лиззи неожиданно отбежала, прежде чем рука Эмми коснулась её головы. Она, продолжая поскуливать, убежала вглубь темноты коридора, продолжая звать Эмми.
Недоумевая, Эмми сняла туфли и пошла за Лиззи.
–Что-то случилось, Лиззи? – спросила Эмми, на ощупь двигаясь в тёмном коридоре. Она пожалела, что не подумала включить свет.
Лиззи продолжала поскуливать. Иногда поскуливание хрипло прерывалось и переходило на тихий вой.
–Лиззи, – шёпотом позвала её Эмми.
Овчарка неожиданно замолчала. Раздалось цоканье её когтей по паркету, потом, как показалось Эмми, собака забежала в гостиную. Эмми не успела сделать и шага, когда снова раздалось скуление.
Эмми добралась до двери в гостиную. Она нащупала выключатель.
–Лиззи, тихо, дурочка! Вдруг мама спит! – шёпотом приказала Эмми и нажала.
Ярко вспыхнул свет.
Вначале Эмми увидела красные пятна почти по всей комнате, потом безвольно лежащую руку мамы на диване, тоже в красном, а в руке был пистолет. Потом только Эмми увидела маму.
Из горла сначала вырвался хрип, потом дикий вопль. Этому воплю вторил вой Лиззи.
Эмми сползла по косяку двери и, услышав стук во входную дверь, подумала, что правильно сделала, что закрыла дверь на ключ. Мама всегда говорила, что нужно закрывать дверь на ключ.
А потом она потеряла сознание.
Это было второе, последнее воспоминание, которые Эмми помнила чётко. Дальше всё шло обрывчато и начиналось лишь с переезда в другой город, к тетё, которая теперь обязана была опекать свою двоюродную племянницу, которую видела тогда впервые в жизни.
Эмми не знала, что сделали с её матерью. Она не знала даже, где она похоронена. Тётя умело избегала этой темы. Но самое худшее, Эмми не знала, почему её мама сделала это, почему она застрелила себя. Ведь в тот день она была так счастлива, так счастлива.
И кому предназначалась её предсмертная записка: «Прости. Я тебя люблю»? Иногда Эмми думала, что она предназначалась ей. А иногда – папе. А иногда ей казалось, что записки этой и вовсе не было, что она сама её выдумала.